После того, как в феврале были разрулены предыдущие трудности, я почти сразу ощутила кожей жестокое дуновение экзистенциального ветра.

В наследство от непростого периода, в который я влезла по доброй воле, мне оставалось несколько длительных заказов, невнятные планы на жизнь и пугающе явная необходимость идти туда, куда страшно. Бежать от этого было уже больше некуда. Но я отлично понимала, что в моём случае нельзя просто так взять и пойти вперёд.

Сперва я упала в какое-то шипперство, потом в судорожное доделывание заказов (я ещё зачем-то и новый взяла, из жадности) и прочую гиль, которая неумолимо уводила от сути. Естественно, в силу всего этого жить становилось до безумия тухло.

Ну, и ещё один момент: тогда я очень сильно поменяла отношение к людям, у меня практически пропала охота кому бы то ни было помогать. На долгие месяцы я заняла ту позицию, которую впоследствии эксцентрично сформулировала как "экзистенциальный фашизм". (Спойлер: к концу года, к счастью, это выровнялось, а то жить стало очень уж неуютно.)

из дневника:

"Все мои проблемы с людьми, проблемы, которые не давали мне работать (sic!) и вообще хоть как-то действовать, состояли в привычке к лицемерию. Я знаю, откуда она у меня взялась, и с недавних пор отказалась от неё. Есть ещё какие-то рудименты, но я над этим работаю. Недавно вот простимулировала поход нахрен одного чувака, который все эти годы (возможно, не изначально, но со временем так и вышло) использовал меня как жилетку и средство самоутверждения. Я решила, что больше в моём колхозе такого не будет. Прежде всего потому, что вот чувак приходит ко мне и ноет, а потом ничего не делает со своей жизнью. А нужно, чтобы стало больно. Невыносимо. Чтобы он встретился с реальностью один на один. И только тогда он сможет что-то сделать.

Вот оно — истинное милосердие и гуманизм.

А не сопли эти"

(29 марта)